Сегодня случайно наткнулась на трансляцию поэтессы Дарёны Хейл, читающей свои стихи. Очень понравилось, жаль что таки не попадаю ни на какие квартирники. У неё много сюжетов со знакомыми сказками\легендами\притчами, а я не люблю вторичность, но при этом её стихотворения умудряются цеплять. Свежим взглядом или более подробным раскрытием чувств персонажей. Понравились истории про хозяйку медной горы, русалочку, крысолова. Наверное, добавлю под кат пару её произведений, может кого-то сподвигнет познакомится с творчеством поближе. 


Трансляция шла пару часов, но для меня это время пролетело незаметно. И хоть я была занята параллельно бытовыми обязанностями, и вроде как внимание было не полностью на прослушивании сосредоточенно — некоторые истории заставили меня плакать.

Шестерка лучших

Штурвал ломался в дрожащих пальцах, горячий пот заливал глаза. Открытый космос — не место танцам. Метеоритные пояса таили в каждом свою опасность, чертили ломаный свой пунктир… Вас было шестеро. Лучших, ясно? Шестёрка лучших, спасавших мир. 

Шестёрка лучших — навстречу тайнам, навстречу славе в конце пути. Вы были избраны не случайно. Вы были избраны всех спасти: найти среди темноты планету, что всем заменит привычный дом (раз мы так лихо сломали эту в погоне вечной за ерундой). 

Земля разрушена в полной мере, а значит, нужно искать отход… Расчёт был тысячу раз проверен: шестёрка лучших, надёжный борт, запасы пищи, воды, надежды, минувших страхов, грядущих дел. Ты доверяла расчётам. Прежде. Теперь ты знаешь: в них был пробел.

Была ошибка, была промашка — теперь неважно, как называть. Теперь ты знаешь: другое важно — как быть, что делать, куда бежать… Прошло в полёте два полных года, но новый рапорт в руках твоих гласит, что — боже мой, — кислорода едва ли хватит на шестерых.

Вот если б было бы вас по списку хотя бы пятеро, то тогда… А путь неблизкий, ещё неблизкий, и время тянется как вода. И нужно что-то, наверно, делать, тебе положено выбирать, как капитану (ну, будь же смелой!), кому достанется умирать,

кому достанется оставаться и быть героем — виват, герой! Штурвал танцует в дрожащих пальцах, но всё приходит само собой. На самом деле, решенье просто: кто выбран главным, тому… Приём!

… И ты шагаешь в открытый космос — и навсегда остаёшься в нём.

И пылью звёздной — в твои ресницы, и тьмой без воздуха прямо в грудь, и сердце больше не будет биться, но ты сама выбирала путь. Ты станешь чудом и станешь светом, а после новости протрубят:

Пятёрка лучших нашла планету —

И назвала её в честь тебя.

Про ножны 

Зови меня адом, зови войною, чумою и смертью своей зови. Закат догорит за моей спиною и горы утонут в чужой крови: я их искупаю в своей победе, в мольбах о пощаде, слезах, огне… Стремительность волка, и мощь медведя, и ярость берсерка горят во мне. Кармином по латам стекают жизни, от шлема ручьями — по склонам плеч. В потрёпанных ножнах своей отчизны, я — меч. Без ошибки разящий меч. Мой собственный тоже не знает страха, не знает промашки, не знает сна: для горя чужого я — жнец и пахарь. Мне, как говорится, и смерть красна, но не на миру, а на битвы поле, чтоб схватка, и ярость, и бой-резня, в крови и в поту, и в золе, и в смоли (да только вот смерть не берёт меня).

Копьё своей родины, княжье знамя, я целую вечность уже жива. Ныряю я первой в любое пламя, в любые глубины любого рва, в любую засаду, в любую гущу, одна против сотни (да хоть шести!). Где схватка кипит всего горше-гуще, там проще всего и меня найти. Карминовой ниткой, ручьями крови, по лезвия краю струится вязь: никто не спасётся, пока виновен (а кто здесь виновен, решает князь). Князей было много: и злых, и лживых, и светлых как солнце, такой вот сказ… Я верой и правдой им всем служила, и новому князю служу сейчас. Я видела много — и всех запомню (приснится мне каждый, кто мной убит). Зови меня адом, зови войною, чумою, и смертью, и злом зови.

Зови меня княжеской верной псиной, охочей до крови, войны и тьмы. Закат догорает, багров, малинов, касаясь лучами моей тюрьмы (доспехов булатных и клетки тела), и время кошмарам в висках стучать. Я быть благородным мечом хотела, а стала — орудием палача. Мол, схватка и ярость всего медовей, и счастье своё отыщу в войне…Никто не спасётся, пока виновен (а кто невиновен, решать не мне). Мой князь, он на то и родился князем, чтоб править, указывать, в бой вести… По лезвия краю вонючей грязью: кого ты успела хоть раз спасти? Кому ты хоть раз помогла; и был ли, тот самый, единственно верный раз? По лезвия краю вонючей гнилью: а князь хоть однажды кого-то спас?

Хоть раз ты служила мечом разящим добру, или правде, а то и двум? В любую засаду, в любую чащу, по стенам любым, по любому рву, врывалась на помощь, не зная страха, одна против всех (и хоть два, хоть сто)? Для горя чужого — и жнец, и пахарь, для счастья чужого — никто, никто. Да что там защита, в золе и смоли, чужой выражая собой завет, была ли секунда свободной воли, хотя бы одна на три сотни лет?

Ответить мне нечего. Верной псиной, охочей до крови, войны и тьмы, за князем я шла по любой трясине — и не проклинала своей тюрьмы. И знать не желала, а прав он, нет ли, и кто невиновен — а с ним как быть? Закат догорает, по небу петли расставив небрежно моей судьбы, и я попадаюсь — а как иначе, чумою, и смертью, и псом войны. Мой меч утомился, а это значит, что новые ножны ему нужны. Я знаю прекрасно, какие даже: чтоб цветом как снег, и сурьма, и медь, чтоб вечно стояли ему на страже и страх не давали вселять и смерть.

Закат догорает багровым солнцем, ко мне на запястье садится жук…

…В тот день, когда княжеский род прервётся,

себе между рёбер я меч вложу.