Только что вернулась с открытия Боспорских Агонов. Это местный фестиваль посвященный античной культуре. Две тысячи шестьсот лет назад греки из Милета высадились на берег в наших краях и основали Пантикапей. Вокргу выростали еще их колонии, Мирмекий, Нимфей, Тиритака. А имена части древних городов затерялись во времени. Как дань памяти тем событиям проводится ряд выставок и представлений, демонстрирующих нашу связь с тем далеким прошлым, культурные нити, что тянутся сквозь века. Это ежегодное событие, но в этом году я впервые посетила его. На открытии было чтение стихов, выступал Василий Лановой. Он играл Артура Грея в «Алых парусах». 



Восемдесят два года мужику, хороший голос, дикция и память. Харизматичный человек.



Так как фестиваль посвящен не только античной, но и русской культуре, и всвязи с близящимся днем рождения Пушкина, большая часть стихов на чтениях принадлежала его перу. Еще мне понравилось стихорение Маяковского, которое я прежде не встречала. При копировании текста съезжает форматирование, прошу за это прощения, кого коробит отсутствие лесенки — пропустите текст стихотворения.

«Скрыла та зима, худа и строга, всех, кто навек ушел ко сну.
Где уж тут словам! И в этих строках боли волжской я не коснусь
Я дни беру из ряда дней, что с тыщей дней в родне.
Из серой полосы деньки, их гнали годы
— водники — не очень сытенькие, не очень голодненькие.
Если я чего написал, если чего сказал
— тому виной глаза-небеса, любимой моей глаза.
Круглые да карие, горячие до гари.
Телефон взбесился шалый, в ухо грохнул обухом: карие глазища сжала голода опухоль.
Врач наболтал -чтоб глаза глазели, нужна теплота, нужна зелень.
Не домой, не на суп, а к любимой в гости
две морковинки несу за зеленый хвостик.
Я много дарил конфект да букетов, но больше всех дорогих даров
я помню морковь драгоценную эту и пол- полена березовых дров.
Мокрые, тощие под мышкой дровинки, чуть потолще средней бровинки.
Вспухли щеки. Глазки — щелки. Зелень и ласки выходили глазки.
Больше блюдца, смотрят революцию.Мне легше, чем всем,
— я Маяковский.Сижу и ем кусок конский. Скрип — дверь, плача.
Сестра младшая.
— Здравствуй, Володя!
— Здравствуй, Оля!
— Завтра новогодие — нет ли соли?
Делю, в ладонях вешаю щепотку отсыревшую.
Одолевая снег и страх, скользит сестра, идет сестра, бредет трехверстной Преснею
солить картошку пресную. Рядом мороз шел и рос.Затевал щекотку
— отдай щепотку. Пришла, а соль не валится — примерзла к пальцам.
За стенкой шарк: «Иди, жена, продай пиджак, купи пшена».
Окно, — с него идут снега, мягка снегов, тиха нога. Бела, гола столиц скала.
Прилип к скале лесов скелет. И вот из-за леса небу в шаль вползает солнца вша.
Декабрьский рассвет, изможденный и поздний, встает над Москвой горячкой тифозной.
Ушли тучки странам тучным. За тучей берегом лежит Америка.
Лежала, лакала кофе, какао. В лицо вам, толще свиных причуд,
круглей ресторанных блюд, из нищей нашей земли кричу:
Я землю эту люблю.
Можно забыть, где и когда
пузы растил и зобы,
но землю, с которой вдвоем голодал,
— нельзя никогда забыть!»

После этого дожны были выступать скрипачи, но я этого уже не увидела. Потому что Медвед хотел домой. Ему пришлось весь выходной потратить на родственников и их проблемы, а потом он вопреки собственным желаниям еще и со мной пошел. Так что пришлось уйти раньше, и так очень благодарна что он составил мне компанию.

Но большая часть фестиваля еще впереди. Кажется, мне предстоит инетерсная неделя. Если я снова не решу спрятаться в свою раковину, как это случалось не раз за последние месяцы. Сколько событий я пропустила… Не умерла от этого, конечно, но все равно жаль, что жизнь проходит мимо меня.